 |
|
|
|
|
|
Публикации - исследования о генезисе нижегородской школы, критика и авторские тексты архитекторов. Полная библиография
|
|
|
|
|
|
|
|
Автор: Григорий Ревзин
Место публикации: "Независимая Газета" №72
Дата публикации: 19/04/1997
В Нижнем Новгороде 2 апреля открылась выставка «Современная нижегородская архитектура». К выставке был приурочен семинар на ту же тему, куда пригласили московских критиков, а также иностранных гостей.
Событие производило впечатление нереального. Не потому, что сегодня нет другого русского города, который мог бы превратить собственную архитектуру последних 10 лет в предмет серьезной выставки и обсуждения. По тому энтузиазму, который вызывало событие в городе.
На открытии выставки присутствовали человек 700, представители всех местных газет и телепрограмм (московская пресса была представлена «НГ» и «Ъ»), студентов местного архитектурного вуза пускали по пять человек от группы в зависимости от успеваемости. Выставка открылась в два, двоечников запустили без четверти пять и выгнали в пять, все это время они толклись у входа, трагически всхлипывая, а выходили счастливые и притихшие. Бред. Если в Москве устроить архитектурную выставку, на нее придут люди, которых знаешь поименно в не обременяющем память количестве. Такой архитектурный энтузиазм масс напоминает какие-то легендарные советские времена, когда колонны демонстрантов на 1 Мая аплодировали фасаду дома Жолтовского на Моховой.
Возможно, простая цель устроителей этой акции состояла в том, чтобы показать москвичам нижегородскую архитектуру. Внешне, однако, представлено все было иначе. А именно — нижегородские зодчие сочли необходимым пригласить сторонних интеллектуалов, чтобы узнать, правильно ли они развиваются, в каком месте находятся и что делать дальше. В качестве экспертов были приглашены Евгений Асс, Андрей Боков, Михай Варга (Венгрия), Барт Голдхоорн (Голландия), Елена Гонсалес, Андрей Иконников, Ольга Кабанова, Ежи Маевски (Польша), Михаил Тумаркин и Григорий Ревзин. «Круглый стол» по современной российской архитектуре (см. «НГ» от 06.04.97) вполне ясно продемонстрировал, какое «настроение» царит в головах московских критиков. При столкновении с толпой местных обожателей зодчества и сотней построенных новых зданий произошло нечто вроде коллективного паралича оценки. Единственное, в чем сошлись «эксперты», — это чувство известной зависти к нижегородцам. Во-первых, архитектурой здесь интересуются, а архитекторов любят. Во-вторых, лицо города представляют частные мастерские. В Москве это немыслимо. Как точно сформулировал Андрей Владимирович Боков, Нижний Новгород — это единственное место в России, где архитектор утвердился как свободный профессионал. Ситуация в городе — воплощение мечты о светлом капиталистическом завтра образца 1989 года: архитекторы именно так и видели свободу, которую должен принести новый строй. Частная инициатива, частный заказчик, частный архитектор, свобода проектирования.
Но результаты творчества этого свободного профессионала сторонних критиков не удовлетворили. Предельно интеллигентно эту неудовлетворенность сформулировал в ситуации официального заседания Евгений Асс в своем вопросе к главному архитектору города Александру Харитонову: « Не кажется ли вам, что на фасадах ваших зданий слишком много художественных достоинств?» В частных беседах эта «интеллигентность» несколько снижалась. Цитаты из западных журналов, кунштюки странных по форме окон, башен, эркеров, композиционные жесты — все это было определено как безудержный эклектизм. Русское качество строительства добавляло критического пороху. В глазах сторонних интеллектуалов нижегородские здания выглядели как оболганные силикатным кирпичом и провинциальной трактовкой светлые идеалы зодчества. «Этот эклектизм не имеет будущего. Совсем не имеет», — кипятился приглашенный на семинар «для международности» Ежи Маевски, представитель такого крупного центра западной архитектурной мысли, как Польша.
Единственным человеком, которому все нравилось, был Андрей Иконников. Он восхищался постройками, городом, пейзажами, природой, людьми, и, в принципе, его авторитет мог бы поколебать общее настроение. Но академик честно признался, что родился в Нижнем и провел там первые пять лет своей долгой жизни, и объяснил, как значимы с точки зрения современной науки детские впечатления для формирования основных параметров восприятия. Поэтому все смогли спокойно отнестись к его энтузиазму как к впадению в детство и этим диссонансом с общим согласным унынием не смущаться.
Это настроение скепсиса и уныния Ольга Кабанова выразила в «Ъ» (10.05.97), снабдив его еще и взглядом на архитектуру с позиций социальной справедливости, что дало законный повод упрекнуть нижегородцев в излишествах. Самое забавное заключалось в том, что нижегородские зодчие не только не спорили с этими настроениями, а как-то упреждающе соглашались со всеми обвинениями. Ой, у нас такой эклектизм! Мы как раз перед вашим приездом, неделю назад, друг друга к сдержанности призывали. Ой, у нас такое отставание в области высоких технологий строительства! А как придут высокие технологии, так вся наша архитектура точно поменяется, и будут у нас одни стеклянные кубики и сдержанность, как в Польше и за границей вообще. Это при том, что в городе — налаженное производство трех видов кирпича и никаких высоких технологий по части интерьеров из металлических тросиков и тонированного бензиновыми разводами стекла.
Обозреватель «НГ» со своим энтузиазмом по поводу нижегородского зодчества (см. «НГ» от 03.12.96) остался в одиночестве. И в состоянии недоумения.
Мне в большей или меньшей степени понятен критический пафос, который владеет коллегами при встрече с московской архитектурой. Но ничего, подобно Церетели, в Нижнем Новгороде нет. Ни один русской провинциальный город не в состоянии показать такого количества новой архитектуры. Нижний Новгород сегодня — это почти сотня новых зданий. Кажется, этот подъем провинции должен вызывать законную гордость и радость. У меня — просто восхищение. Нет, «слишком много художественных достоинств на фасаде».
Даже с поправкой на провинциальность, перед нами — значительное для сегодняшней русской культуры явление. Но хорошо, давайте напрочь забудем о мертвой зоне, которую представляли собой русские провинциальные города 10 лет назад, и какими они, как правило, — при остановленном производстве, нищем населении и носящемся в воздухе пьяном отчаянии — остались сегодня. Давайте оценивать только архитектуру. Что перед нами в таком случае?
В той сотне реализованных проектов и построек, которые встречаешь на выставке и в городе, с одной стороны, легко опознаешь книгу Дженкса «Язык современной архитектуры» и западные журналы 80-х — начала 90-х гг. С другой — все это какое-то не такое. Вроде бы классицизм, но детали мелкие и грубоватые, фронтоны невозможной остроугольности, порой по три колонны в портике. Вроде бы историзм, но источник вдохновения — местная эклектика и модерн, которые к числу шедевров истории архитектуры не относятся. Вроде бы авангард, но столь неожиданно он смотрится в русской провинции, что может показаться неуместным. И так далее. Весь спектр западной архитектурный моды, но как-то странно препарированный. Эта странность как раз и составляет специфику местного контекста. Будь в Нижнем все точно, как в тех книгах и журналах, московские критики, возможно, были бы благосклоннее. А так — что-то не то.
Разумеется, нет ничего проще, как объявить это, приятно сочетая принципиальность с остроумием и эрудицией, «смесью французского с нижегородским». Именно в этом ключе воспринималась нижегородская архитектура людьми «со стороны». Но такое восприятие много
к чему обязывает. А именно — самого себя в таком случае надо ощущать «французом», который говорит на языке Расина и отчаянно мучается от «оканья» нижегородских дам. Дело даже не в том, что московские критики вместе с Ежи Маевски — те еще французы. Нижегородскую архитектуру можно осудить с позиций недостаточной чистоты произношения. Но идея борьбы за эту чистоту сама по себе несколько провинциальна.
Ольга Кабанова резко противопоставила современное нижегородское зодчество «подлинно шедевральной» архитектуре Ильи Голосова в том же Нижнем, но на другом берегу Оки — в Соцгороде Автозавода. Действительно, это прекрасная архитектура. Но это воплощение утопии. Дело не в том, что утопия социалистическая, дело в том, что подобная высокопринципиальная архитектура не терпит никакого окружения. Она строится в абстрактном пространстве и воплощает абстрактные принципы. Требовать чистоты этих принципов — значит требовать сноса.
Мне представляется, что нижегородская школа неожиданно доказала позитивность двух основных архитектурных идей 80-х гг. — постмодернизма и средового проектирования. История советской архитектуры ориентирована на одно — снести все и создать новую версию мира. Постмодернизм — единственная на сегодняшний день архитектура в России, которая смогла вступить в диалог с реальным русским городом, с его средой. Эта среда как раз и не поддается измерению абстрактными архитектурными принципами. Ни деревянные домики с мелкими и грубоватыми деталями, ни эклектика XIX века с ее провинциальными версиями стилей прошлого — ничто из этого с точки зрения образцовой истории искусства никуда не годится. Но как раз позитивность постмодернизма в том, что его эстетическая всеядность позволяет эту «неправильность» освоить, превратить в архитектурную форму. Это архитектурное открытие России — не через любимые ею утопии, но через реальность ее среды.
Самое забавное в том, что принципы диалога со средой, работа с местной традицией — и отсюда отсутствие всяких универсальных правил, единой эстетической нормы — это все такие азы архитектурной теории 80-х, которые и повторять неудобно. И вся команда приехавших московских архитектуроведов превосходно это знает. Но одно дело, когда эти слова иллюстрируются картинками из западной архитектуры, совсем другое — увидеть те же принципы в натуре. Тут оказывается, что Леон Крие трансформирует ордер потому, что он вступает в диалог с местной традицией, а нижегородцы — потому что они не умеют рисовать капитель. А то, что этот ордер прямо взят с деревянных домов рядом, — как-то пропускается. То, что эстетика провинциальности как раз и предполагает сверхдекоративность, остроту композиционного жеста, эклектизм и т.д., — это можно воспринять в рисунке «деревянного кружева» на вологодской избе, потому что ее похвалил Кандинский. Но не в современной архитектуре.
Московская команда отстаивала чистоту западного стандарта, который «искажен» нижегородским акцентом. Но идеология, стоящая за этим стандартом, — это отсутствие всяких стандартов, предельная открытость к реалиям контекста, в котором строится архитектура. Не воспринимая эту идеологию, критики занудно отстаивали чистоту принципа, в основе которого — отсутствие принципов. Что в общем-то выглядит довольно странно. Я даже полагаю, что за этим стоит русский комплекс неполноценности. Нижний Новгород вызывает совсем иную реакцию у архитектуроведов, быть может, и менее западных, чем польские, но все же — итальянцев, голландцев. Когда я приводил этот аргумент, то все мне сразу отвечали — ну, конечно, они смотрят на нас как на тунгусов или индейцев, для них это экзотика. А сами они так не строят. Ничего другого, кроме желания не выглядеть кем-нибудь обидным, вроде индейца, в глазах итальянца, а выглядеть таким же итальянцем, французом, голландцем, как он сам, за этим неприятием очевидного достижения русской архитектуры нет.
И последнее. Культурная самоидентификация Москвы в истории русской архитектуры строилась на ее противопоставлении Петербургу как центру правильности, жесткости, эталонности и известной сухости. Архитектура Москвы, напротив, осмыслялась как нечто иррациональное, спонтанное, свободное, ненормативное. Среди московских архитектуроведов принято сетовать на петербургских зодчих, которые прибыли в Москву по зову Сталина, ничего не поняли в ее характере и перекроили город по совершенно чуждым ему принципам. Но, очевидно, эти принципы чрезвычайно глубоко въелись в архитектурное сознание. Когда москвичи сталкиваются с Нижним Новгородом, они превращаются в чопорных петербуржцев, выговаривая провинциалам за излишнюю творческую раскованность, воспринимая попытку диалога с традиционной русской средой как недостаточную цивилизованность. К которой голландец, не дай бог, может отнестись с этнографическим интересом. Здесь теряется собственная — московская — идентичность. В упомянутом «круглом столе» Алексей Комеч упрекал современных архитекторов в том, что они не видят, не понимают и не любят Москвы. Возникает ощущение, что он прав. Увидев в Нижнем то, что традиционно считается в русской архитектуре «московским» — спонтанность, витальность, неевропейский облик города, — они этого не поняли и не приняли.
« назад к списку публикаций
|
|
